Двадцать минут. Двадцать минут занимает дорога от дома до клиники. И сегодня был как раз тот день ,когда ее стоило пройти, ведь проснулся Руперт не в палате на втором этаже, а у себя дома. В пустой комнате, занимаемой им, наверное, с того дня, когда он покинул приют. Обычно о таких вещах мало задумываешься, но сегодня, шагая по грязи, стараясь обходить лужи, глядя себе под ноги, ностальгия снова и снова заставляла возвращаться к прошлому. Не теплая, приятная ностальгия. Такая же промозглая как и сам Хеллсвилль после дождя. Неприятная. Но все же родная.
Маска на лице не позволяла толком дышать. Плотная, специально сделанная для того, чтобы выйти на улицу и быстро вернуться в объятия помещения, куда пыль уже не попадала в таком количестве, она была такой же родной, как и этот город. В конце концов, эти вещи действительно не замечаешь, кроме каких-то определенных дней. Привычная маска, привычные перчатки, привычный синий костюм, привычный короткий плащ на плечах. Даже саквояж в левой руке и трость в правой были привычными. Только вот ощущались они все невероятно тяжелыми. И, связано, наверное, это было как раз с внутренним состоянием.
Кажется, он забыл позавтракать. Тем более не успел выпить кофе. Почему-то пошел сразу в клинику. Почему-то. Не было срочных случаев. Не было пациентов – уже полторы недели клиника пустовала, и в нее просто заходили люди за лекарствами, не более того. Тихо. Они двоем, Лили – медсестра, работавшая в тандеме с Рупертом – и он, “доктор”. Может, он из-за нее спешил? Нет, вряд ли. Она должна будет появиться уж точно не в шесть утра. Ближе к обеду.
Знакомая улица, знакомая дорога, приведшая к знакомой ограде. И к знакомым воротам посередине. К знакомым дверям. Ключ сам поворачивается в замочной скважине, Руперт даже не помнит, как вставил его. Рука останавливается на половине поворота. Затем поворачивает его обратно, вытаскивает, а Эш ругает себя за то, что забыл – на ночь клиника не запиралась. Не потому что он верил в людскую добродетель. Скорее, потому, что если кто-то придет ночью, у него хотя бы будет шанс найти какую-нибудь настойку. Местные, знавшие владельца этого места, бывает, захаживали, когда Генриха не было на месте, и поэтому даже когда хозяин сменился, могли появиться на пороге в ненастную ночь. Ведь случаи бывают разные. Разные.
Нет, не человеческая добродетель. Скорее, просто понимание того, что если из-за закрытой двери умрет чей-то ребенок, Руперт вряд ли сможет себе это простить.
Он делает несколько шагов. Заходит внутрь. В тот самый маленький зал, куда приходят люди. Сначала – повесить свой плащ на вешалку. Затем зайти за окошко, оставить там саквояж. После этого выйти обратно в холл, помыть руки. Умыться. Еще раз. Предварительно сняв маску и перчатки. И взглянуть на свое отражение.
Он опять плохо спал. Ему хочется выспаться. Но не удается толком. Почему. В этом вопросе удавалось поставить только точку, потому что задавать его было некому. Да и незачем. Это просто еще один день. И он снова набирает воду в ладони, опускает в них лицо, проводит кончиками пальцев по коже на лбу, веках, скулах, ставит их на раковину и, приоткрыв рот, вдыхает воздух, запрокинув голову. Чувствуя как холодные капли стекают вниз. Падают на плечи. Оставляют мокрые темно-синие пятнышки на его камзоле.
Надо начинать.
Он уходит из комнаты другим человеком. Все таким же уставшим на вид, но другим. Целеустремленным. Идущим вперед, потому что организованное рабочее место рано или поздно настраивает на нужный лад. У него было много дел, в конце концов. Много дел, в которых можно было утопить меланхолию. Теоретически, утопить ее можно было бы и закинувшить опиатами, но это он уже пробовал, и временные меры не помогали. Нет. Меры должны были быть постояннами. Перебирая склянки, подмечая изменения за вчерашний день, Руперт как раз размышлял о том, что даже сейчас он просто лечит симптомы, а не болезнь. Это не помогало. Но это заставляло двигаться вперед.
Как вылечить болезнь? Сначала понять, что она убивает в тебе. Выяснить, какое лекарство подобрать. Выяснить, чем ты можешь помочь, не сделав хуже. Он не спал. Снотворное? Нет, нужно понять, почему его сон плох. Он беспокоится. Он...
Это что, шаги?
Если бы не глубокая задумчивость, реакция была бы иной. Но прямо сейчас, стоявший возле одного из столиков за стойкой, за окошком, Руперт, перебиравший бумаги и рецепты, воззрился на потолок. Хмуро. С непониманием. И немым вопросом “Какого лешего?” Шаги быстро стихли, будто заметили, что на них обратили внимание. Доктор же, стоявший на первом этаже, все пытался понять, откуда они шли. Сверху? Маловероятно, что снизу. Или из коридора? Он не смотрел в приемные палаты. Может ,прошел мимо. Может, кто-то пришел.
Может, это была Лили?

Рутина успокаивала. Она постепенно срезала и обтесывала углы, заставляя их покрываться пылью, ошметками былых дней, пока острое лезвие той самой паранойи, что заставляла думать о ворах и врагах, не испарялась. И глядя на потолок, Руперт даже не задумывался о том, что, возможно, ему стоит поберечь свою жизнь. Не то чтобы он вовсе о ней не беспокоился. Скорее ,просто привык к тому, что все хорошо. Что у него нет врагов. Врагов действительно не было, жизнь вообще была довольно тихой и мирной, тем более эти последние пару лет. В конце концов, трогать докторов в маленьком городке это плохая идея. Их не то чтобы много. Не то чтобы они требовались каждый день. Но даже самые отбитые на голову обитатели Хеллсвилля понимали, что некоторых людей не стоит пугать сверх меры. А с последними событиями это мнение только укрепилось.
Предполагал ли Эш, что наверху его ждет кто-то, кроме уже знакомых ему лиц? Нет. Потому как руки, державшие бумаги, медленно опустили листы на стол возле окошка, а сам владелец клиники, не отводя взгляда от потолка, внимательно изучая его, выжидая еще хоть шага в полной тишине, взялся за пуговицу на воротнике и расстегнул ее. Затем еще одну ниже. И еще одну. Пока камзол не раскрылся полностью, освобождая белую рубаху под ним.
Да, скорее всего, это Лили. Как всегда решила не воспользоваться советом. Может, потому что ей некуда было идти. Может, потому что была слишком ответственной. Он не так уж хорошо ее знал, чтобы знать наверняка, но не первый раз уже Руперт возвращался в клинику утром только для того, чтобы увидеть знакомую медсестру в полном вооружении. И с кружкой кофе, над которой поднимался пар. Сейчас ситуация была немного другая, правда. Возможно, Эш пришел слишком рано. Возможно, ночью кто-то зашел, отвлек ее от... Нет, стоп, эта мысль должна была звучать в голове по-другому, но из-за нее Руперт резко опустил голову, моргнул и перевел взгляд на стол. Разум с утра подкидывал странные мысли, от которых стоило абстрагироваться, и поэтому, вскоре, для той, что была на втором этаже, снова раздались шаги. Неторопливые, расслабленные, передвигающиеся в сторону лестницы, сопровождающиеся в какой-то момент шорохом ткани, потому как камзол оказался в какой-то момент на той же вешалке на первом этаже, что и плащ. А затем они двинулись к лестнице, ведущей наверх.
Разве что, ступеньки не начали трещать под весом поднимающегося человека. Напротив, казалось, тот, кто вошел в здание, своеобразная цель для охотницы, направился вниз, ведь его шаги становились все тише и тише, пока не смолкли окончательно. Будто приглашая пойти вслед за ним, под землю.
В действительности же, у Руперта не было никакого злобного злодейского плана. Дойдя до лестничного пролета, он в привычной манере приоткрыл дверь, ведущую в подвал и, так и оставив  ее слегка приоткрытой, начал спускаться вниз, поправляя воротник рубахи на ходу. Хороший день всегда должен начинаться либо с чашки кофе, либо с чашки чая, и именно ими сейчас и собирался заняться Эш. Возможно, приготовить даже две чашки, а не одну. Потому как, стоило ему спуститься вниз, к помещению, где можно было найти небольшой стол и несколько кухонных ящиков рядом с печкой, на глаза тут же бросилась одна деталь. Все шесть жестяных кружек были на месте. Значит, Лили еще не успела сделать горячего напитка себе. Значит, он все-таки был быстрее.
Звон металла, шипение дров. Звуки начали раздаваться из подвала, на фоне которых тихий шорох черных молотых зерен, оказывающихся в турке, был практически незаметен. Доктор ходил то к одной части кухни, то к другой, по пути наливая воды, помешивая ложкой содержимое, только для того, чтобы вскоре оставить посудинку с зауженным горлышком на печке, а затем кинуть еще одно полено в недра, наполняющиеся жаром. В конце концов, эта же небольшая железная штуковина еще и все здание грело, хотя, конечно, прогреть его полностью вряд ли бы удалось. Но, по крайней мере, над холлом бы стало чуть теплее.
Еще одни шаги. Теперь уже по лестнице, ощущающиеся крайне близко. Руперт просто стоит, скрестив руки на груди, глядя на турку, в которой пока еще даже не поднимается черная жижа. Просто потому что делать все равно нечего. Может, подать голос?
- Я внизу!  - раздается голос из подвала, теперь уже вполне четко намекающий что та, кто его услышит, должна будет в этот самый подвал спуститься. Ну и сказать “Доброе утро”, например. Мило улыбнуться. Поинтересоваться, хватит ли на нее напитка. Может, рассказать как прошла ночь и не было ли каких-нибудь происшествий. Такого, по крайней мере, Руперт вполне ожидал.

Хеллсвилль постепенно просыпался. Он делал это не так быстро, как иные городки, находящиеся далеко от столицы. Его пробуждение сопровождалось кашлем дымоходных труб и черной сажей. Звоном открывающихся замков на воротах ограждений. Пронзительным боем колокольчиков, оповещающих о начале шахтерской смены. В Хеллсвилле не кричали петухи и не пели птицы. По крайней мере не по утрам и уж точно не часто. Вместо них работали свистки, с воплем которых столпившиеся возле ворот, ведущих к фабрикам, толпы работников превращались в вереницы, тянущиеся к дверям, чтобы положить очередной день своей жизни на наковальню и сделать из него одну из деталей для очередного изобретения или очередного поезда.
Постепенно улицы начинали заполняться людьми. Сначала то были только работники, в одежде дешевой и грубой, как раз подходящей для смены на заводе или фабрике. Рты закрыты повязками, а голову покрывают шляпы, больше напоминавшие сплюснутые цилиндры, на которых изрядно попрыгали. Цилиндры настоящие просыпались много позже. По утрам же здесь можно было заметить только такие головные уборы и котелки. Чуть позже на улицы выходили женщины. Работницы швейных мастерских, продавщицы, отчаянно пытающиеся выглядеть куда заметнее мужской части населения, из-за чего в серых улицах появлялись оттенки фиолетового, красного, зеленого. Тусклые. Помутневшие за дни прогулок по наполненному пылью и смогом городу. Но все равно яркие по сравнению с общей темнотой, царящей в Хеллсвилле. Они же прохаживались по улицам и не на работу. Кто-то в магазин. Кто-то отнести мужу забытый им дома обед. Кто-то же шел за новыми масками, запасаясь или же покупая на последние деньги единственную защиту от смрада, разъедающего легкие. Кто-то же, кому не удалось их купить вовремя, теперь ходил к лекарям, стуча в дверь, открывая ее, снимая с головы шляпу и глядя на женщину, сидящую за стойкой глазами просящими. И жалобными.
Наверное, поэтому Эш редко бывал наверху. Или внизу. В зависимости от того, чем он был занят, он прятался либо в лаборатории внизу, как и сегодня, либо наверху, если кто-то, кому лечение не помогло достаточно, отправлялся в мир иной. Он не мог выдержать этого. Не мог выдержать таких взглядов, хотя и сам был одним из чахоточников, обитающих в Хеллсвилле. Наверное, поэтому и не выдерживал. У Лили был какой-то свой подход. Она могла им помочь, не беря на себя лишнее, но при этом всегда улыбалась и выглядела так, будто старалась помочь, отдавая все, хотя и делала только то, что должна была. Наверное, ее можно было бы назвать сильной. Наверное, в этом же плану Руперт был слаб, способен раздать чуть ли не все свои лекарства задаром просто потому, что прекрасно помнил, как горела его грудь и горло, когда он был еще ребенком. Лили же слабой не была. Она была рассудительной. И она прекрасно понимала, почему раздавать все задаром нельзя. Эш понимал. Но свыкнуться с этой мыслью не мог.
И поэтому... Поэтому принимала посетителей сначала Лилиан. И благодаря ней руки и глаза Руперта были сосредоточены на склянках. На ступке и превращении листьев и лепестков в однородное месиво. На закипании зеленоватой жидкости над горелкой. На внимательном изучении рецепта, хотя в его голове он уже был будто вырезан в камне – даже без книги Эш мог сказать, что и как ему надо делать, но книга всегда была при нем. Перелистнув страницу, он еще раз сверяется. Все верно. Содержимое ступки опрокидывается в еще одну склянку с широким горлом, затем ставится на огонь, заменяя сосуд с узким горлышком. Зеленоватый становится коричневым, поднимается пена. Часть ее убирается. Ему не нужно все, только половина. Меньше будет расточительством. Больше будет губительно. Пена и жидкость в аккуратную стеклянную банку, закрыть ее крышкой из пробкового дерева. Взболтать. Посмотреть сквозь темное стекло на содержимое. Внимательно, на свет – тусклый луч солнца, еле-еле пробившийся сквозь небольшое окно под шум шагов над головой, ударяется в склянку, и выходит из нее уже янтарем, попадая в зрачок. Руперт не улыбается. Улыбки нет, потому что он уже в сотый, трехсотый, девятисотый раз видит этот отвар. Пузырек ставится на стол. Цветок в горшке с пушистыми листьями убирается обратно ближе к окну. Ему не нужно столько света, иначе он потеряет свои свойства, но немного все же нужно. Ненадолго Руперт позволяет ему насладиться прохладными, пробивающимися сквозь облака на небе, лучами. И пока цветок приподнимает свои листья, доктор прибирается в лаборатории.
Нужен порядок. Всегда нужен порядок. Эш-старший любил порядок. И вместе с ним полюбил его и Руперт, отодвигающий склянки с пятнами от перегонки одного вещества в другое подальше. Их еще стоило помыть. Их стоит помыть прямо сейчас, но незнакомые шаги заставляют Эша вскинуть голову.
Это Лили. Она идет... Вниз. Кажется, пришел кто-то важный, раз она решила найти Руперта. Она могла бы просто три раза топнуть ногой, но по ее же словам, если медсестра будет вызывать доктора топаньем, для клиентов это будет выглядеть странновато. Так что она спускается. Возможно, не за ним, конечно, но ее шаги тянутся к лестнице. Затем становятся громче. Опускаются на подвальный уровень, приближаются к двери. Стук в дверь.
- Доктор Эш? - в ее голосе беспокойство. К ее тону Руперт уже привык. По нему можно было понять многое. Кто-то, кому плохо, просит помощи. Или же в клинику пришли странноватые люди. Кто-то предвещает беду. Кто-то просит помощи и ему нечем заплатить. Для каждого случая разное “Доктор Эш?” Сегодня – то, которое позволяет догадаться, что Лилиан не знает, что делать. Или же знает, но ей нужен Эш. Так что, он только поворачивает голову и упирается костяшками в столешницу. Затем открывает рот.
- Открыто.
Дверь без скрипа открывается. Сначала в ней виден белый цвет. Ее одеяния. Затем показывается лицо, слегка обеспокоенное. Ладонь ложиться на край двери, показывая, что она хочет зайти, но вместо этого остается в дверном проеме.
- Там к вам посыльный. Просил передать письмо. - произносит Лилиан, и взгляд Руперта меняется. Не наполняется ужасом. Но он слегка растерян. Письма были новостями. Ему никто не писал. В Хеллсвилле куда проще было прийти лично. Но письма... Письма было слать некому. Но взгляд Уорнер говорил о том, что она знает, от кого это самое письмо пришло, и по этой же причине Эш отходит от стола, чуть нахмурившись, делает к ней несколько шагов, стоит Лили протянуть конверт и тут же поворачивает его к себе “лицом”.
Печать. Печать Префекториума. Не та, которая узнаваемая, которая на каждом углу. А та, что встречается реже. И что была на улицах Хеллсвилля несколько лет тому назад. Сейчас же она была на конверте, где значился адрес клиники Эшей. И указание адресата. “Р. Эш”. Это было его письмо. Письмо, заставившее Руперта склонить голову над неоткрытым конвертом, а затем рассеянно кивнуть Лили, сначала молча, затем уже открыв рот:
- Спасибо, Лили... - Он был в смятении, и поэтому произнес имя. Не “Мисс Уорнер”. Она же решила пропустить это мимо ушей. Тоже кивнула. И, убрав руку с двери, прикрыла за собой последнюю преграду, что отделяла Руперта от окружающего мира. Потому что было ясно – это письмо лучше прочитать в одиночестве.
Шаги Лилиан удаляются. Его же шаги слышны в подвале. Он подходит к столу. Наклоняется. Достает нож. И вскрывает конверт. Все так же нахмурившись. И раскрывает аккуратный напечатанный документ. Письмо, написанное на печатной машинке в одном из отделений Префекториума. Том самом, которое требовало внимания доктора из города сажи, пыли и кашля.